Насколько естественным был уход из жизни основателя советского государства Поделиться
«Камень на камень, кирпич на кирпич – умер наш Ленин Владимир Ильич!» Событию, описанном в стишке, знакомом с детства каждому рожденному в Советском Союзе, 21 января исполнится 100 лет. И возможно, в этот день мы вплотную приблизимся к разгадке тайны этой смерти: 21 января 2024 года истекает срок засекречивания материалов, известных как «дневники дежурных врачей В.И. Ульянова». Впрочем, есть также основания полагать, что эти документы не только не прояснят, а еще больше запутают «дело Ленина».
Анализируя свой собственный жизненный опыт, обозреватель «МК» должен сказать, что наиболее ясное и непротиворечивое представление о кончине Ленина у него было в то счастливое время, когда он впервые услышал приведенные выше вирши. Тогда история болезни и смерти «родного Ильича» казалась ему хоть и неимоверно трагической, но лишенной какой-либо таинственности.
От чего умер «дедушка Ленина»? Ну, ясно же, от чего — от того, от чего умирают все дедушки. От старости. Однако по мере взросления картина становилось все менее четкой. Оказалось, что «дедушка Ленин» если и был суперстар, то совсем не в геронтологическом смысле: на момент кончины «дедушке» было всего 53 полных года.
Даже по меркам того времени, глава советского правительства был, мягко говоря, не самым старым из тогдашних мировых лидеров. Для сравнения: британскому премьер-министру Джеймсу Рамсею Макдональду, заступившему на свой пост на следующий день после смерти Ленина, было тогда 57 лет, президенту Франции Александру Мильерану — 65. А про нынешние времена и говорить нечего.
Что же касается сугубо отечественной истории, то за последние сто лет был лишь один лидер страны, покинувший капитанский мостик государственного корабля в более юном возрасте — Дмитрий Медведев. С президентским постом Дмитрий Анатольевич простился в 46 лет. А если считать покиданием мостика уход Медведева с «ленинской», премьерской должности, случившийся, когда ему стукнуло 54, то Ленин здесь пока вообще вне конкуренции.
В общем, дело, конечно, было не в старости, не в общей изношенности организма. Справедливости ради, и официальные биографы Ленина, рассказывая о смерти «вождя мирового пролетариата», вовсе не делали упор на его возрасте. Упор был на тяжести постигшей Владимира Ильича болезни. Мол, недуг был такой, что больной был заведомо нежилец. Однако близким Ильича так вовсе не казалось.
«Улучшение шло непрерывно»
О том, насколько неожиданна для них была смерть Ленина при всей тяжести его болезни, говорят следующие строки из воспоминаний Надежды Крупской о последних месяцах жизни Ленина: «Последняя болезнь Владимира Ильича разразилась 9-го марта 1923 года, она выразилась в потере речи, в усилении паралича правой руки и ноги, захватила отчасти и левую сторону…
Болезнь распадается на два периода. В первый период, продолжавшийся до июля, шло еще ухудшение. Этот период связан с тяжелыми физическими страданиями и тяжелыми нервными возбуждениями, в июле было желудочное заболевание с повышением температуры. С этого момента, после некоторого времени большой слабости, началось непрерывное улучшение, хотя и очень медленное, которое было прервано лишь смертью».
Согласитесь, несколько нестандартное течение для смертельной неизлечимой болезни. А вот как описывает Крупская состояние мужа на финальном этапе его жизни: «Еще за неделю до смерти, в воскресенье, он страшно был рад, что преодолел одну трудность в письме. Улучшение шло непрерывно. Восстановилась отраженная речь — говорил Ильич своим обычным голосом, с обычными интонациями, все лучше шло чтение вслух, были большие успехи в письме, создавался солидный фундамент для самостоятельной речи. Профессор Фельдберг считал, что к лету Владимир Ильич будет говорить…
Занятия давали ему уверенность в выздоровлении. Радовался он и возможности самостоятельно ходить, спускаться и подниматься по лестнице без чужой поддержки… Начав заниматься, Владимир Ильич скоро установил, что про себя он может читать… Он настоял, чтобы ему давали газету. Газету он читал ежедневно, вплоть до дня смерти…»
Может быть, Надежда Константиновна приукрашивает картину? Близким тяжело больных людей, в принципе, свойственно, выдавать желаемое за действительное, видеть прогресс там, где честный врач может констатировать лишь приближение рокового конца. Но с другой стороны — зачем приукрашивать, когда все уже случилось, когда со смертью умерла и всякая надежда? Скорее Крупская должна была испытывать потребность как-то объяснить себе и другим эту смерть. Но вместо объяснения — плохое скрытое недоумение.
Да и врачи отнюдь не считали состояние Ленина безнадежным. Воспоминания Виктора Осипова, одного из основных лечащих врачей председателя Совнаркома, в целом подтверждают описание, данное его женой: «Восстановился сон, улучшился аппетит, он пополнел, чувствовал себя бодрым, появилось хорошее настроение, и, конечно, первое, чем он заинтересовался, – это снова речевые упражнения…
Общее улучшение здоровья Владимира Ильича привело к тому, что он начал самостоятельно подниматься по лестнице и сходить с нее… Понимание речи окружающих восстановилось вполне… Были начаты упражнения в письме левой рукой, что, особенно в данном случае, является значительной трудностью, но Владимиру Ильичу удалось осилить это препятствие, и он мог недурно писать левой рукой – писал буквы и слова и уже хорошо копировал слова… Болезнь постепенно отходила».
Более того, в последнюю зиму своей жизни Ленин регулярно, по 2-3 раза в неделю, ходит на охоту. Впрочем, последние три слова правильнее взять в кавычки. Во-первых, не ходил, а его возили — на запряженных санях. А во-вторых, участвовал в «царской забаве» исключительно в роли зрителя. Но на фоне того почти вегетативного состояния, в котором находился советский премьер несколько месяцев назад, весной и в начале лета 1923 года, и эта роль была колоссальным достижением.
К тому же, зрителем он был отнюдь не пассивным. По свидетельству, например, тогдашнего наркома здравоохранения Николая Семашко, Ленин «сам разыскивал следы зверей и, останавливаясь на санях у их следов, руководил действиями охотников».
В последний раз Владимир Ильич был на охоте за два дня до смерти: ходили на зайчишек. «Еще в субботу (19 января 1924 года. — «МК») ездил он в лес, — вспоминала Крупская, — но, видимо, устал и, когда после обеда мы сидели с ним на балконе, он утомленно закрывал глаза, был очень бледен и все засыпал, сидя в кресле».
«Труп пожилого мужчины удовлетворительного питания»
На понедельник, 21 января, было запланировано еще более эффектное сафари — охота на волков. Уже была заготовлена приманка для «санитаров леса» — пара палых лошадей. Но накануне самочувствие Ленина ухудшилось. Однако и тогда особенного беспокойство состояние пациента у врачей не вызывало. «20 января Владимир Ильич испытывал общее недомогание, у него был плохой аппетит, вялое настроение, не было охоты заниматься; он был уложен в постель, была предписана легкая диета», — рассказывал доктор Осипов.
Начало следующего дня было примерно таким же. Крупская: «Владимир Ильич утром еще вставал два раза, но тотчас ложился опять. Часов в 11 попил черного кофе и опять заснул». А к вечеру появились даже признаки улучшения. Осипов: «Около 4 часов мы с проф. Ферстером (немецкий профессор из Бреславля, который был приглашен еще в марте 1922 года) пошли к Владимиру Ильичу посмотреть, в каком он состоянии… Выяснилось, что у больного появился аппетит, он захотел поесть; разрешено было дать ему бульон».
Но еще через два часа случился новый перелом. На сей раз — последний. Вот последний час жизни Ленина в описании доктора Осипова: «В 6 часов недомогание усилилось, утратилось сознание, и появились судорожные движения в руках и ногах, особенно в правой стороне. Правые конечности были напряжены до того, что нельзя было согнуть ногу в колене, судороги были также и в левой стороне тела. Этот припадок сопровождался резким учащением дыхания и сердечной деятельности…
Через некоторое время дыхание выровнялось, число дыханий понизилось до 26, а пульс до 90 и был хорошего наполнения. В это время мы измерили температуру – термометр показал 42,3°… Ртуть поднялась настолько, что дальше в термометре не было места. Судорожное состояние начало ослабевать, и мы уже начали питать некоторую надежду, что припадок закончится благополучно, но ровно в 6 часов 50 минут вдруг наступил резкий прилив крови к лицу, лицо покраснело до багрового цвета, затем последовал глубокий вздох и моментальная смерть.
Было применено искусственное дыхание, которое продолжалось 25 минут, но оно ни к каким положительным результатам не привело. Смерть наступила от паралича дыхания и сердца, центры которых находятся в продолговатом мозгу».
Следует заметить, что за все время лечения своего высокопоставленного пациента к твердому консенсусному диагнозу врачи так и не пришли. Вскрытие, проведенное во второй половине следующего дня тут же, в Горках, конечно, несколько прояснило картину болезни. Но окончательно вопросы не сняло.
К тому же есть небезосновательные сомнения в том, что медики, участвовавшие в этой процедуре и подписавшие акт патологоанатомического вскрытия (среди них, кстати, был и глава Наркомздрава Семашко), руководствовались исключительно врачебным долгом, что в числе мотивов не было политической целесообразности.
Впрочем, оформлен акт честь по чести, не придерешься, что явствует уже из первых строк этого печального документа: «Труп пожилого мужчины правильного телосложения, удовлетворительного питания… Трупное окоченение мышц выражено очень ясно». Все, в общем, как полагается в текстах такого рода — сурово и суконно, без какого-либо почтения к мандатам, чинам и всемирно-историческому значению «пожилого мужчины».
Содержание документа — в особенности его финальная часть — куда менее безупречно. «Основой болезни умершего является распространенный артериосклероз сосудов на почве преждевременного их изнашивания (Abnützungssclerose), — гласит заключение экспертизы. — Непосредственной причиной смерти явилось: 1) усиление нарушения кровообращения в головном мозгу и 2) кровоизлияние в мягкую мозговую оболочку в области четверохолмия».
Вывод о непосредственной причине смерти больших споров не вызывает: и картина смерти, и данные вскрытия отчетливо указывают на мозговое кровоизлияние. Чего никак нельзя сказать об основном диагнозе, «артериосклерозе от изнашивания», дополненном почему-то не латинским, а немецким термином (Abnützungssclerose). Хотя ясно почему: латинского эквивалента не существует. Ленин — единственным пациент в истории медицины, кому был поставлен такой диагноз.
«У выдающихся людей все необычно»
Даже специалисты-медики, согласные в целом с официальной версией, не склонные видеть в действиях врачей намерения скрыть истинные причины смерти Ленина, называют диагноз необычным, странным. Но полагают, что коллеги поставили его, руководствуясь лучшими побуждениями, пытаясь объяснить необъяснимое.
«История… его долгой болезни с малыми и большими обострениями, с периодами почти полного восстановления двигательных и речевых функций, с отличной сохранностью интеллекта не укладывается в рамки типичного распространенного атеросклероза», — указывал, в частности, академик РАМН Юрий Лопухин. Нетипичным для тяжелого атеросклероза был и далекий от старости возраст, и отсутствие каких-либо признаков нарушения кровообращения в сердце и конечностях, а также явных признаков повышенного кровяного давления.
Интересное объяснение особенностям болезни Ленина дал профессор Василий Крамер — невропатолог, состоявший в многочисленной команде ленинских «лейб-медиков»: «Чем же объясняется своеобразие, несвойственное обычной картине общего мозгового атеросклероза, течение болезни Владимира Ильича? Ответ может быть только один — у выдающихся людей, как гласит внедрившееся в сознание врачей убеждение, все необычно: как жизнь, так и болезнь течет у них всегда не так, как у других смертных».
Но существует и другое объяснение: выход болезни за рамки типичного атеросклероза вызван не сверхчеловечностью «самого человечного человека», а тем, что это был вовсе не атеросклероз. Что именно? На этот счет были и продолжают бытовать разные версии.
Одна из наиболее распространенных — нейросифилис. Эта версия отчасти объясняет и ограничение доступа к «дневникам лечащих врачей», фактической истории болезни Ленина. Почему на них стоял гриф секретности во времена СССР, объяснять, думается, не нужно: огласке не подлежали и куда более невинные бумажки, нежели материалы, разрушающие канонический образ основателя советского государства.
Ну а после СССР дневники попали в категорию «архивных документов, содержащих сведения о личной и семейной тайне гражданина». Согласно закону «Об архивном деле в РФ», в таких случаях «ограничения на доступ устанавливается на срок 75 лет со дня создания указанных документов». Нетрудно подсчитать, что этот срок истек еще в 1999 году. Однако после этого он был продлен еще на 25 лет. Якобы по просьбе племянницы Ленина Ольги Дмитриевна Ульяновой (скончалась в 2011 году).
Но поскольку ни нынешняя, ни прежняя версия закона такого основания для продления 75-летнего срока, как просьбы родственников, не содержат, можно предположить, что были и какие-то иные, не афишируемые причины. И в таком случае нельзя исключать, что срок вновь будет продлен.
Что такое содержат пресловутые дневники, что интересы племянницы «вождя мирового пролетариата» и через восемь лет после краха СССР, в период правления яростного антикоммуниста Ельцина, совпали с государственными? Вопрос пока открытый.
То, что врачи подозревали у своего высокопоставленного пациента нейросифилис — приобретенный либо врожденный — давно уже секрет Полишинеля. На начальном этапе болезни и, соответственно, лечения это было даже одной из основных версий, поскольку клиническая картина ленинского недуга действительно имеет сходство с проявлениями мозговой разновидности «стыдной болезни».
Но были и существенными отличия, далеко не все тут сходится. Для нейросифилиса течение болезни тоже не вполне нетипично. Кроме того, эта версия не подтвердилась никакими лабораторными исследованиями. Нельзя, конечно, исключать, что результаты анализов «с крестами», с положительной реакцией на сифилис, во избежание очернения «светлого образа» были уничтожены.
Однако утаить такой диагноз, если бы он действительно был очевиден, при таком количестве людей, имевших доступ к врачебно-государственной тайне, было практически невозможно. Только список врачей, пользовавших Ленина, насчитывает более 30 фамилий. А еще были медсестры и медбратья, санитары и санитарки — и они тоже были вполне осведомлены о характере болезни и лечения.
Полную секретность еще можно было попробовать обеспечить, если бы все, входившие в медицинскую свиту главы советского государства были советскими гражданами. И то навряд ли бы получилось: все-таки 1920-е годы — не 1930-е. Режим тогда еще далеко не зацементировался. Но девять врачей из этой обширной команды вообще были иностранными подданными: восемь — из Германии, один — из Швеции. В общем, история могла выйти из серии «по секрету всему свету».
Но ведь не вышла. Скажем, немец Макс Нонне, в те годы ведущий мировой специалист по нейросифилису, в своих воспоминаниях, написанных во второй половине 1930 годов и опубликованных уже после его смерти, в 1971-м, утверждал, что «о сифилисе не было никаких данных». В том же духе высказывались и другие иностранные медицинские светила, причастные к лечению Ленина. Ну, или вообще ничего не говорили. Словом, с этой стороны никаких, абсолютно никаких «подстав» и подвохов для советской власти не было.
Очевидное и вероятное
Тем не менее то, что к Ленину была применена схема лечения сифилиса, — что называется, медицинский факт. Который, безусловно, отражен в засекреченных «дневниках врачей». Но не только в них. К примеру, тот же Осипов в своих написанных по горячим следам и опубликованных в 1925 году заметках, сообщает, что Ленину в числе прочего давали йодистые препараты и хинин.
Умному, как говорится, вполне достаточно. Конечно, противолюэтическая схема, применявшая в то время, была более обширна, но йод и хинин — характерные ее элементы. Хинин, правда, более известен как лекарство против малярии, но в этом случае он тоже применялся по назначению. В моду тогда вошло лечение сифилиса путем прививания малярии: у больного вызывали легкую форму лихорадки (задача была — повысить температуру тела), а затем глушили «полезную инфекцию» с помощью хинина.
Но как полагал, например, академик Лопухин — и не только он один, — делалось это не из-за ясного понимания природы болезни, а совсем наоборот. На всякий, так сказать, случай. «Скорее всего сработала логика клиницистов конца прошлого — начала нынешнего века: если неясна этиология, не типична картина заболевания — ищи сифилис: он многолик и многообразен, — писал академик. — В медицине бывают ситуации, когда лечение проводят наугад, вслепую, при непонятной или неразгаданной причине болезни, так называемое лечение — ех juvantibus.
В случае с Лениным скорее всего это так и было. В принципе… соответствующее лечение не сказалось на течении атеросклероза и не повлияло на предопределенный исход».
В общем, в нашу эпоху на серьезный, достойный засекречивания компромат такого рода информация никак не тянет. И уж тем более государственным секретом не могут считаться рассказы, в которых «величайший гений человечества» предстает, скажем так, в негероическом виде. Собственно, большого секрета из этого не делали даже в ту пору, когда все дышало его именем.
К примеру, нарком здравоохранения Семашко, описывая в своей статье «Последние дни тов. Ленина» последнюю ленинскую ночь, выдал такие подробности: «Ввиду того, что у него не действовал давно желудок, врачи дали ему слабительное (касторку). Ночью Владимира Ильича прослабило хорошо несколько раз». И это было опубликовано — газета «На вахте», 1925 год, 21 января!
Вероятнее всего, конечно, доступ к дневникам врачей ограничен не из-за не подлежащих огласке госсекретов, а просто по привычке, в силу инерции и, так сказать, национальных политических традиций. Уходящая корня в глубину веков традиция секретить все и вся относящееся к теме госуправления — включая жизнь первых лиц, не только действующих, но их предшественников, — зиждется на той посылке, что чем больше у государства таких секретов, тем лучше, тем безопаснее, тем надежнее. Мол, кашу маслом, сиречь государство секретами, не испортишь.
Посылка, безусловно, неверна. Все хорошо в меру. Когда государство перебарщивает с секретностью, место объективной информации занимают мифы и домыслы. Впрочем, более корректно назвать это «версиями». Мифы и домыслы — это когда есть очевидная, четкая, ясная, непротиворечивая картина события, и есть попытки навести тень на плетень, подменить очевидность невероятностью.
А когда картина, мягко говоря, неясна, размыта, а существенная ее часть вдобавок закрыта от зрителей завесой секретности, то желание восстановить картину, восполнить имеющиеся пробелы абсолютно оправдано. Обстоятельства просто не оставляют исследователям иного выбора. В таких случаях любые версии имеют право на существование, любая фантазия легитимна. Ну, в пределах, естественно, разумного, в границах здравого смысла.
Попробуем немного пофантазировать и мы. Что если «дневники врачей» — лишь верхушка айсберга, лишь часть засекреченного массива материалов, имеющих отношение к последним месяцам жизни и к смерти Ленина? И что если дело вовсе не в гипотетическом нейросифилисе, а в чем-то совсем ином, куда более опасном, разрушительном для привычной версии истории, компрометирующем, выставляющем в неблаговидном свете не только и не столько самого Ленина, сколько государственные институты? В том числе, например, — спецслужбы?
Чтобы наша фантазия не показалась читателю совсем уж оторванной от реальности, приведем следующие факты. Среди возможных причин странной болезни Ленина, обсуждавшихся его врачами, полноправное место занимала версия отравления.
Вот, скажем, свидетельство Фольке Хеншена, сына известного шведского невролога Соломона Хеншена, участвовавшего в лечении Ленина (Фольке, тоже врач, приезжал в Россию вместе с отцом): «С раннего периода заболевания шел спор о причинах поражения сосудов — сифилис, эпилепсия или отравление».
Отравление властью
Следует, правда, уточнить, что под отравлением понималось не покушение на главу Совнаркома с помощью какого-нибудь тогдашнего «новичка». Подозревали хроническое отравление свинцом пуль, выпущенных в Ленина 30 августа 1918 года эсеркой Фанни Каплан. Оба попавших в Ленина куска металла на момент начала заболевания — состояние здоровья главы Совнаркома начало ухудшаться с конца 1921 года — оставались в его теле.
Не исключалась также вредоносное воздействия яда кураре, которым якобы были отравлены пули. Так, во всяком случае, утверждали организаторы теракта: на пулях, согласно их показаниям, были сделаны крестообразные насечки, в которые было втерто отравляющее вещество. Но на кураре грешили меньше: считалось, что органический яд, даже если он и был на пулях, был нейтрализован, обезврежен в момент выстрела высокой температуры в канале револьверного ствола.
Подозрения же насчет свинца были так велики, что для проверки было решено удалить одну из пуль — ту, что сидела менее глубоко: операцию провели в апреле 1922 года. Предположение в итоге не подтвердилось: выяснилось, что пуля была надежно инкапсулирована, то есть обросла соединительными тканями, и, по идее, не должна была отравлять организм. Кроме того, лучше Ленину после ее удаления не стало.
Но ведь на свинце свет клином не сошелся: существуют и другие яды, есть и другие способы доставки их в тело жертвы. Что если Владимир Ильич был сведен в могилу путем периодического, так сказать, подтравливания — через пищу или лекарства?
Эта версия была достаточно популярна на московских кухнях в 1920-е и 1930-е годы. А за границей об этом говорили открыто. Убежденным сторонником версии отравления был, например, Лев Троцкий, высланный из страны в 1929 году (на момент смерти Ленина Лев Давидович занимал посты народного комиссара по военным и морским делам СССР и председателя Реввоенсовета).
«Когда я спрашивал врачей в Москве о непосредственных причинах смерти, которой они не ждали, они неопределенно разводили руками, — писал Троцкий в статье «Сверх-Борджиа в Кремле», опубликованной за 10 дней до его смерти. — Вскрытие тела, разумеется, было произведено с соблюдением всех необходимых обрядностей: об этом Сталин в качестве генерального секретаря позаботился прежде всего! Но яду врачи не искали, даже если более проницательные допускали возможность самоубийства. Чего-либо другого они, наверное, не подозревали. Во всяком случае, у них не могло быть побуждений слишком утончать вопрос. Они понимали, что политика стоит над медициной».
Никаких твердых доказательств у этой версии, понятно, нет. Вряд ли они появятся даже после полного рассекречивания «дела Ленина». Разве что какие-то косвенные улики. Но во-первых, твердых, железобетонных доказательств обратного тоже не существует. А во-вторых, рождаются подобные «инсинуации» в любом случае не на пустом месте.
Их основа — сама сконструированная Лениным система власти, ключевой элемент которой — культ несменяемого вождя. Система, при которой каждый последующий правитель занимал пост номер один после того, как предшественник покидал Кремль либо вперед ногами, либо (реже) живым, но свергнутым в результате дворцового переворота.
Если рассматривать вопрос с этой, философской точки зрения, то, пожалуй, не будет слишком смелым предположить, что причиной смерти «дедушки Ленина» явилось отравление властью — во всех смыслах и оттенках этого выражения.